Из истории города Тутаева. Революцией уполномоченный

Мы продолжаем серию публикаций к 100-летию образования СССР из истории нашего города.
В статье Владимира Кутузова опубликованной в 1963 г. в газете “Знамя Ильича” рассказывается о нашем прославленном земляке Михаиле Ивановиче ЛЕБЕДЕВЕ…

К 1 марта 1918 года Советская власть была установлена по всему Романово-Борисоглебскому уезду. Однако успокаиваться достигнутыми результатами большевики не могли. Классовая борьба в волостях с созданием Советов не утихла, а, наоборот, приняла более острый и скрытный характер. Деревенская буржуазия, возглавляемая эсерами и меньшевиками, мешала работе волостных Советов, настраивала крестьян против большевиков. В ход пускались даже такие средства, как сплетни и угрозы. Кроме того, кулаки, проведя своих ставленников в исполкомы некоторых волостных Советов, саботировали выполнение решений Советского правительства. Так было, например, в Шаготской волости, где контрреволюционные элементы фактически парализовали работу Совета, созданного 28 января.

Коммунисты Романово-Борисоглебска накапливали силы для того, чтобы покончить с происками внутреннего врага— деревенской буржуазией, руководимой эсерами и меньшевиками. К весне 1918 года большевистская организация уезда пополнилась за счет прибывших после демобилизации из царской армии А. Лебедева, А. Лоханина, И. Ионина, М. Шашкина. Окончив курсы красных командиров в Москве, приехал энергичный и талантливый Степан Васильев, назначенный заместителем военного комиссара уезда. Все они активно включились в работу по укреплению Советской власти в уезде.

Кроме того, в Романов на лечение прибыли раненые солдаты, боровшиеся с немецкими оккупантами и гайдамаками. Фронтовики преимущественно были большевистски настроены и могли по выздоровлении составить костяк формируемого в городе батальона Красной Армии, а также отдельных красногвардейских отрядов.

Коренастую фигуру председателя уездного исполкома Панина можно было часто видеть в палатах городской больницы. Он беседовал с солдатами, подбирал нужных людей.

В то апрельское утро, когда солнце переплавило первые сосульки, повиснувшие на крыше больничного здания, Николай Николаевич остановился у койки Михаила Лебедева. Матрос, казалось, ждал прихода Панина. Глубоко вздохнув, отчего простынка заметно поднялась, открывая исполинскую грудь, затянутую в тельняшку, он открыл глаза.

— Долго думаешь лежать в больнице? — спросил старый большевик и присел на табурет.

— Не больше ста-лет, — пошутил Михаил, удобнее устраиваясь на койке. Разговорились. Лебедев, не торопясь, рассказывал Панину о себе:

— Сам я из крестьян. Родился в Извалках, Шаготской волости. Рос так, что и вспоминать не хочется. Восьми лет увезли в Кронштадт, где когда-то служил отец. Там учился два года, а потом—новый «университет» — ученик в слесарной мастерской, где «главный преподаватель» — жена хозяина, старая Настасья. Сущая ведьма. Чуть свет кричит: «Чехотошный», на базар!» По полтора пуда носил в одиннадцать лет. Сбежал.

Сбежал-то сбежал, а что делать? Ни денег, ни знакомых. Пошел к отставному полковнику, у которого в свое время служил отец. Полковник оказался хорошим человеком.

— Ваше высокоблагородие, устройте на пароходный завод.

Устроил. Снова ученик слесаря, снова подзатыльники. И работаешь до помутнения рассудка. Старые рабочие, бывало, в субботу уходили в два часа дня, а нам, ученикам, еще до вечера станки нужно чистить. Однажды отказались. Выгнали.

В этом же, девяносто восьмом, поступил слесарем на судостроительный завод Бритнева. Там уже имелись рабочие кружки. Стал посещать их. Участвовал в первомайской забастовке угольщиков. «Познакомился» с полицией. А в девятьсот четвертом призвали на службу к царю. Попал во флот. Опять в Кронштадт. События тысяча девятьсот пятого года докатились до всех уголков Российской империи. Революционный дух проник и к нам. 26—27 октября в Кронштадте произошло восстание матросов. Через два дня я оказался под арестом, а еще позже, приговоренный к восьми годам каторжных работ, считал версты по дороге в Горный Зерентуй

— один из филиалов знаменитой Нерчинской каторги. Шли вместе с уголовниками, так как царизм не считал выступления| матросов политическими.

Самодержавие готовилось к войне. Потребовалась Амурская железная дорога. Первыми строителями были мы, каторжники. Никогда не забыть 400-километровый переход из тюрьмы к месту строительств. В январские морозы шли 600 обреченных. Страшное было зрелище. На ночлег в помещения, рассчитанные на 200 человек

загоняли всех шестьсот. А там, на Амуре, работа в туннелях. Вся «техника» — ручные буры, кувалды, зубила. Задумали бежать, но и тут много трудностей. Во-первых, бежать нужно всем десятком, а то оставшихся все равно убьют. Во-вторых, в десятке кроме политических—уголовники. А с ними о побеге лучше не говорить. В 1910 году подобрались люди. Бежали сразу тридцать человек. Удачно.

В Иркутске партийные товарищи направили меня на Ленские золотые прииски. Там уже назревали события, прогремевшие в двенадцатом году на весь мир. Вел работу в слесарных мастерских. Когда забастовали, выбрали меня членом центрального стачечного комитета. Во время расстрела получи свою «долю»— ранили в голову. А наутро другого дня был уже за десятки километров от кровавого места, отправлял телеграмму о зверствах царизма в пять адресов, в том числе большевикам-депутатам Думы.

Поехал я значит, из «золотого» края не в Европу, где ждала меня полиция, а во Владивосток. Работал в Добровольном флоте кочегаром. Плавал на нескольких судах. В 1914 году вступил в партию. Снова полиция заинтересовалась. Пришлось покинуть Россию-матушку. Остановился в Сан-Франциско. Долго мытарился, пока не устроился на экспресс англо-индийской кампании угольщиком. Если бы не помощь политэмигранта Соколова, не видать бы мне и этой работы. Русские матросы за границей не пользовались никакими правами.

Шел 1917 год. «Император Индии», на котором кроме меня служили еще семь русских, уже 10 дней бороздил Тихий океан. Шли к Гавайям. После работы я взял гамак, стал подниматься по трапу на палубу, чтобы отдохнуть. Вдруг из капитанской каюты выскакивает мальчик-бой и размахивает газетой.

— Русский, в России революция! Вот папир. Читай! От неожиданности и радости гамак выпал из моих рук. Глаза с трудом различали жирный шрифт через всю страницу. «В России революция. Николай II отрекся от престола. Избрано Временное правительство».

Как ошалелый, бросился к ребятам в кубрик.

— Братцы, дома революция! В тот же день решили: нужно возвращаться в Россию. Наше, место в рядах бойцов. Как только вошли в японский порт Нагасаки, отправились к капитану просить расчет. Принял вежливо. А он редко был в хорошем настроении.

— Вы, русские, сделали революцию. Ваша страна когда-нибудь будет, передовой, как наши Штаты. Гуд бай.

Сошли на берег, захватив свои небогатые пожитки. А в голове непрестанно витала мысль: «А вдруг это все очередная утка газет?» Знакомых в газете не было. Еще в 1915 году по требованию царского правительства Япония выдала самодержавию русских политэмигрантов. Пошли в русское консульство. Если там вывешен красный флаг, значит революция, а если нет — придется идти снова на пароход.

Над консульством висел царский флаг. Все же двое пошли на прием к консулу, а другие отошли в сторону. Навстречу вышел секретарь.

— Что угодно, господа? Кто вы?

Отвечал я:

— Мы — члены политической русской колонии, а угодно нам господина консула.

Через полчаса появился консул.

— Я вас слушаю, господа.

Мы решили спросить прямо:

— Почему это над консульством болтается романовская тряпка?

Консул смутился и растерянно стал объяснять:

— Господа, ведь я не знаю ни цвета нового флага, ни размера его.

— Цвет флага — цвет революции должен быть красным, а -размер чем больше, тем лучше. Консул обещал учесть совет.

Решили мы пока остаться в Нагасаки и с первым транспортом возвратиться в Россию.

В апреле семнадцатого года мы уже были в Москве. Я первым делом зашел в Московский комитет РКП(б). Приняла секретарь комитета Землячка. Вручила партийный билет.

— Какие у Вас планы, товарищ Лебедев?

Я ответил, что хочу побывать на родине, повидать мать, с которой не виделся тринадцать лет.

— Неплохо. Но вот читайте, что из Воронежа пишут. Мало там наших людей.

Так оказался я в Воронеже. Направили в пулеметный полк. Пришлось много бороться с меньшевиками. Агитация не прошла даром. Когда полк по получил приказ Временного правительства о выступлении на Юго-Западный фронт, солдаты заявили твердо: «На фронт не пойдем».

Полк изолировали в местечке около Проскурова. Он стал опасен для буржуазного правительства. Когда свершился Октябрь, из числа большевистски настроенных солдат были организованы отряды. Меня избрали сначала комиссаром, а потом командиром отряда. Разоружали штаб девятой армии. По указанию Киевского комитета большевиков пробивались на помощь арсенальцам, но опоздали. Восстание было подавлено. После этого объединились с армией Ремнева и сражались с войсками Рады. 24 апреля в бою под Бахмачом ранили в ногу. Вот и приехал в Романов. Теперь собираюсь в родные места. Пора там покончить с мироедами.

Панин, внимательно прослушав рассказ, одобрил решение Лебедева.

— Правильно, Михаил. Подбери надежных людей да поезжай в родные места власть нашу укреплять.

(Продолжение следует. Начало.)

В. Кутузов, студент Ярославского педагогического

института имени К. Д. Ушинского.

Газета «Знамя Ильича» 11 сентября 1963 г.

Материал подготовлен редакциями журнала «Советский Тутаев» и сайта ZA-TUTAEV.RU